Неточные совпадения
Одни, к которым принадлежал Катавасов, видели
в противной стороне подлый донос и обман; другие ― мальчишество и неуважение к авторитетам. Левин, хотя и не принадлежавший к
университету, несколько раз уже
в свою бытность
в Москве слышал и говорил об этом деле и имел свое составленное на этот счет мнение; он принял участие
в разговоре, продолжавшемся и на улице, пока все трое дошли до здания Старого
Университета.
В день свадьбы Левин, по обычаю (на исполнении всех обычаев строго настаивали княгиня и Дарья Александровна), не видал своей невесты и обедал у себя
в гостинице со случайно собравшимися к нему тремя холостяками: Сергей Иванович, Катавасов, товарищ по
университету, теперь профессор естественных наук, которого, встретив на улице, Левин затащил к себе, и Чириков, шафер, московский мировой судья, товарищ Левина по медвежьей охоте.
— Да было бы из чего, Николай Иваныч! Вам хорошо, а я сына
в университете содержи, малых
в гимназии воспитывай, — так мне першеронов не купить.
Он вместе готовился и вместе поступил
в университет с молодым князем Щербацким, братом Долли и Кити.
— Самолюбия, — сказал Левин, задетый за живое словами брата, — я не понимаю. Когда бы
в университете мне сказали, что другие понимают интегральное вычисление, а я не понимаю, тут самолюбие. Но тут надо быть убежденным прежде, что нужно иметь известные способности для этих дел и, главное,
в том, что все эти дела важны очень.
И с тем неуменьем, с тою нескладностью разговора, которые так знал Константин, он, опять оглядывая всех, стал рассказывать брату историю Крицкого: как его выгнали из
университета зa то, что он завел общество вспоможения бедным студентам и воскресные школы, и как потом он поступил
в народную школу учителем, и как его оттуда также выгнали, и как потом судили за что-то.
Окончив курсы
в гимназии и
университете с медалями, Алексей Александрович с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу и с той поры исключительно отдался служебному честолюбию. Ни
в гимназии, ни
в университете, ни после на службе Алексей Александрович не завязал ни с кем дружеских отношений. Брат был самый близкий ему по душе человек, но он служил по министерству иностранных дел, жил всегда за границей, где он и умер скоро после женитьбы Алексея Александровича.
Левин встречал
в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по
университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые
в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.
Левин не был
в клубе очень давно, с тех пор как он еще по выходе из
университета жил
в Москве и ездил
в свет.
Левин
в этот свой приезд сошелся опять близко с бывшим товарищем по
университету, профессором Катаваcовым, с которым он не видался со времени своей женитьбы.
Вспоминал он, как брат
в университете и год после
университета, несмотря на насмешки товарищей, жил как монах,
в строгости исполняя все обряды религии, службы, посты и избегая всяких удовольствий,
в особенности женщин; и потом как вдруг его прорвало, он сблизился с самыми гадкими людьми и пустился
в самый беспутный разгул.
Но судите, однако же, какое бойкое перо — статс-секретарский слог; а ведь всего три года побыл
в университете, даже не кончил курса.
Я и
в университете был, и слушал лекции по всем частям, а искусству и порядку жить не только не выучился, а еще как бы больше выучился искусству побольше издерживать деньги на всякие новые утонченности да комфорты, больше познакомился с такими предметами, на которые нужны деньги.
Когда он ходил
в университет, то обыкновенно, — чаще всего, возвращаясь домой, — случалось ему, может быть, раз сто, останавливаться именно на этом же самом месте, пристально вглядываться
в эту действительно великолепную панораму и каждый раз почти удивляться одному неясному и неразрешимому своему впечатлению.
Я учился, но содержать себя
в университете не мог и на время принужден был выйти.
Катерина Ивановна ужасно обрадовалась ему, во-первых потому, что он был единственный «образованный гость» из всех гостей и, «как известно, через два года готовился занять
в здешнем
университете профессорскую кафедру», а во-вторых потому, что он немедленно и почтительно извинился перед нею, что, несмотря на все желание, не мог быть на похоронах.
Бывший студент Разумихин откопал откуда-то сведения и представил доказательства, что преступник Раскольников,
в бытность свою
в университете, из последних средств своих помогал своему бедному и чахоточному университетскому товарищу и почти содержал его
в продолжение полугода.
Ну как же-с, счастье его может устроить,
в университете содержать, компаньоном сделать
в конторе, всю судьбу его обеспечить; пожалуй, богачом впоследствии будет, почетным, уважаемым, а может быть, даже славным человеком окончит жизнь!
Замечательно, что Раскольников, быв
в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не ходил и у себя принимал тяжело.
Я вот тебе сказал давеча, что
в университете себя содержать не мог.
Эта болезнь его тогда, его странные все такие поступки, даже и прежде, прежде, еще
в университете, какой он был всегда мрачный, угрюмый…
В настоящее время он тоже принужден был выйти из
университета, но ненадолго, и из всех сил спешил поправить обстоятельства, чтобы можно было продолжать.
Ну… ну, вот я и решил, завладев старухиными деньгами, употребить их на мои первые годы, не мучая мать, на обеспечение себя
в университете, на первые шаги после
университета, — и сделать все это широко, радикально, так чтоб уж совершенно всю новую карьеру устроить и на новую, независимую дорогу стать…
— Моя статья?
В «Периодической речи»? — с удивлением спросил Раскольников, — я действительно написал полгода назад, когда из
университета вышел, по поводу одной книги одну статью, но я снес ее тогда
в газету «Еженедельная речь», а не
в «Периодическую».
— Да, да, вы совершенно правы… вот я поскорей поступлю
в университет, и тогда все пойдет… как по маслу…
— Помилуйте, там Бунзен! [Бунзен Роберт (1811–1899) — выдающийся немецкий ученый, профессор химии
в Гейдельбергском
университете.]
—
В Париж и
в Гейдельберг. [Гейдельберг — город на юго-западе Германии, где находился старейший германский
университет (основан
в 1386 году).]
В 1835 году Николай Петрович вышел из
университета кандидатом, [Кандидат — лицо, сдавшее специальный «кандидатский экзамен» и защитившее специальную письменную работу по окончании
университета, первая ученая степень, установленная
в 1804 г.] и
в том же году генерал Кирсанов, уволенный
в отставку за неудачный смотр, приехал
в Петербург с женою на житье.
В 55-м году он повез сына
в университет; прожил с ним три зимы
в Петербурге, почти никуда не выходя и стараясь заводить знакомства с молодыми товарищами Аркадия.
Он повез его
в Петербург, как только ему минул восемнадцатый год, и поместил его
в университет.
Клим спросил, давно ли он возвратился из Москвы, поступил ли
в университет, — Макаров пощупал карман брюк своих и ответил негромко...
— Ура! — кричала она. — Клим, голубчик, подумай: у нас тоже организовался Совет рабочих депутатов! — И всегда просила, приказывала: — Сбегай
в Техническое, скажи Гогину, что я уехала
в Коломну; потом —
в Шанявский, там найдешь Пояркова, и вот эти бумажки — ему! Только, пожалуйста,
в университет поспей до четырех часов.
«Учится. Метит
в университет, — а наскандалил где-то», — думал Самгин, переговорив с доктором, шагая к воротам по дорожке больничного сада.
В калитке ворот с ним столкнулся человек
в легком не по сезону пальто,
в шапке с наушниками.
В этой борьбе пострадала и семья Самгиных: старший брат Ивана Яков, просидев почти два года
в тюрьме, был сослан
в Сибирь, пытался бежать из ссылки и, пойманный, переведен куда-то
в Туркестан; Иван Самгин тоже не избежал ареста и тюрьмы, а затем его исключили из
университета; двоюродный брат Веры Петровны и муж Марьи Романовны умер на этапе по пути
в Ялуторовск
в ссылку.
Посмотрев, как хлопотливо порхают
в придорожном кустарнике овсянки, он
в сотый раз подумал: с детства, дома и
в школе, потом —
в университете его начиняли массой ненужных, обременительных знаний, идей, потом он прочитал множество книг и вот не может найти себя
в паутине насильно воспринятого чужого…
— Но ведь Макаров тоже будет
в московском
университете, — напомнил Клим.
—
В русских
университетах не учатся, а увлекаются поэзией безотчетных поступков.
Не угашая восторга, она рассказала, что
в петербургском
университете организовалась группа студентов под лозунгом «
Университет — для науки, долой политику».
Отец приказал мне учиться
в томском
университете на врача или адвоката, но я уехал
в Москву, решив, что пойду
в прокуратуру.
Макаров, выздоровев, уже уехал
в университет, он сделал это несколько подозрительно торопливо; прощаясь с Климом, крепко стиснул руку его, но сказал только два слова...
Посещал
университет, держась
в стороне от студенчества, всегда чем-то взволнованного.
«Кончу
университет и должен буду служить интересам этих быков. Женюсь на дочери одного из них, нарожу гимназистов, гимназисток, а они, через пятнадцать лет, не будут понимать меня. Потом — растолстею и, может быть, тоже буду высмеивать любознательных людей. Старость. Болезни. И — умру, чувствуя себя Исааком, принесенным
в жертву — какому богу?»
Кончив
университет, он тот же год сел на скамью подсудимых по обвинению
в продаже водопроводных труб.
— Прислала мне Тося парня, студент одесского
университета, юрист, исключен с третьего курса за невзнос платы. Работал
в порту грузчиком, купорил бутылки на пивном заводе, рыбу ловил под Очаковом. Умница, весельчак. Я его секретарем своим сделал.
Самгин поднял с земли ветку и пошел лукаво изогнутой между деревьев дорогой из тени
в свет и снова
в тень. Шел и думал, что можно было не учиться
в гимназии и
университете четырнадцать лет для того, чтоб ездить по избитым дорогам на скверных лошадях
в неудобной бричке, с полудикими людями на козлах.
В голове, как медные пятаки
в кармане пальто, болтались, позванивали
в такт шагам слова...
— А вы знаете, что
в университете беспокойно, студенты шумят, требуют отмены смертной казни…
Университет ничем не удивил и не привлек Самгина. На вступительной лекции историка он вспомнил свой первый день
в гимназии. Большие сборища людей подавляли его,
в толпе он внутренне сжимался и не слышал своих мыслей; среди однообразно одетых и как бы однолицых студентов он почувствовал себя тоже обезличенным.
Фактами такого рода Иван Дронов был богат, как еж иглами; он сообщал, кто из студентов подал просьбу о возвращении
в университет, кто и почему пьянствует, он знал все плохое и пошлое, что делали люди, и охотно обогащал Самгина своим «знанием жизни».
— Вы, Нифонт Иванович, ветхозаветный человек. А молодежь, разночинцы эти… не дремлют! У меня письмоводитель
в шестом году наблудил что-то, арестовали. Парень — дельный и неглуп, готовился
в университет. Ну, я его вызволил. А он, ежа ему за пазуху, сукину сыну, снял у меня копию с одного документа да и продал ее заинтересованному лицу. Семь тысяч гонорара потерял я на этом деле. А дело-то было — беспроигрышное.
Дмитрий рассказал, что Кутузов сын небогатого и разорившегося деревенского мельника, был сельским учителем два года, за это время подготовился
в казанский
университет, откуда его, через год, удалили за участие
в студенческих волнениях, но еще через год, при помощи отца Елизаветы Спивак, уездного предводителя дворянства, ему снова удалось поступить
в университет.